О деньгах, олигархах, менеджерах и консультантах, или Ничего личного

Деньги в обозримой истории всегда играли важную и весьма специфическую роль, посему данный феномен постоянно был предметом научных, мистических и прочих изысканий. От эпохи к эпохе кардинально менялись определения и толкования, но это вряд ли означает, что последующие поколения («карлики, взобравшиеся на плечи гигантов») восприняли вместе с пресловутым «мировым опытом» и «проницательный взор» древних, а уж, тем более, превзошли их.

Можно, впрочем, допустить, что изменялась сама сущность денег, но и это не так, поскольку тогда бы речь шла об абсолютно различных вещах (омонимах). Поэтому более уместно будет предположить поочередное доминирование тех или иных аспектов денег, при этом их истинная природа оставалась неизменной.

Но какова природа денег? — об этом, как ни странно, говорили мало. Ее постоянно пытались определить через вторичные признаки: то ли через генезис (например, аристотелевское определение денег как продукта «общественного договора»), то ли через функции. Последний подход появился вместе с возникновением товарного производства и предполагает, что природа денег состоит в том, что они суть товар, хотя и обладающий рядом специфических черт (например, невозможность их «непосредственного потребления», на что указывает еще миф о Мидасе).

Такое представление, как ни странно, доминирует и сейчас (например, в форме «монетаризма»). Оно — прямое следствие некоторых функций денег, а именно: как «мерила» товара («эталонный товар»), средств обращения товаров («товар-двигатель») и средств накопления («товарные долговые обязательства эмитента»).

Обладают ли деньги подобными функциями? Конечно, да. Но сегодня их вряд ли можно считать доминирующими, поскольку сущность денег — это вовсе не декларируемый в учебных пособиях «специфический товарный вид, с натуральной формой которого срастается общественная функция всеобщего эквивалента». Вести себя как товар и быть товаром — не одно и то же.

Деньги, сила и власть

Растущая неадекватность существующих определений приводит к поиску «новых», подчас совершенно мистических. Например, вытекающих из алхимических штудий Средневековья, объяснявших сущность денег «генетическом превосходством благородных металлов». Отсюда — попытка поставить знак равенства между деньгами и «силой», «властью» и т. п. Правомочен ли такой подход в принципе? Да, тем более что такая функция и сегодня присуща деньгам, а в свое время она была одной из доминант и выражалась в т. н. «протестантской этике». Последняя усматривала в деньгах своего рода правопреемника «родовой крови» — символа власти и силы угасавшей аристократии (вот отсюда-то и «генетическое превосходство»).

Такое мировоззрение, помимо прочего, объясняет, почему во время оно банкроты совершали самоубийства: по сути, банкротство было синонимом «осквернения родовой чести». Но именно что «было». Поэтому «неопротестанты», выступающие под видом разного рода синкретических сект, пытаются придать определению «деньги — сила» уже не «родовой», а чисто сакральный смысл. Например, Шри Ауробиндо утверждал, что деньги — «видимый символ универсальной силы», т. е. божественности. Князь Тьмы, пожалуй, не измыслил бы лучше, но, к счастью, это определение ничего не объясняет и служит единственно материальному процветанию эксплуатирующих его «гуру».

Чистая идея

Итак, пытаясь осмыслить природу денег, следует исходить из того, что сущность вещи не есть ни ее функция, ни даже совокупность всех ее функций. Тут интересно обратиться к одному из древнейших определений, приведенному в платоновском «Государстве», где деньги названы «условным меновым знаком», т. е. символом ценностности (Платон, 1991).

В самом ли деле деньги — символ? И да, и нет. Во времена Платона, скорее да, в наше, когда деньги обзавелись собственными символами (доллары, банковские счета, пластиковые карточки и т. п.), скорее всего нет, иначе пришлось бы определять их как «символ символов». В чем же тогда ценность платоновского определения? В том, что, имей деньги в те времена большее значение, Платону, «творцу мира идей», оставалось бы сделать только один маленький шаг и определить деньги не как символ ценностности, а как идею материальной ценностности как таковой, и тем утвердить природу денег именно как природу ИДЕИ.

С этой точки зрения можно проследить этапы «развертывания» данной идеи, в процессе которого она так или иначе «оформляла» материю — сперва в виде конкретного потребляемого товара (деньги-товар), затем в виде овеществленного символа меры, например золота (деньги-эквивалент), и наконец — в виде совсем уже абстрактного знака — бумажных купюр (деньги-обязательства, они же — директивные деньги и продукт «общественного договора»).

В настоящий момент, с появлением такой абстракции, как «мировые деньги» (а эта абстракция сегодня и есть «настоящие» деньги), и максимальной их виртуализации (электронные деньги), налицо «уход» идеи из какой-либо материальности вообще и, как следствие, усиления другого аспекта «развертывания» — оформления идеей умов (подобно тому, как утрата зрения обычно ведет к обострению других чувств).

В самом деле, идеи оформляют не только материю, но и ум, причем одни извлекаются (абстрагируются) умом из вещей, получая при этом свои определения (например, «деньги-товар»), другие же, не будучи укоренены в материю, познаются посредством простой интуиции, т. е. без помощи определений. Вот почему в настоящее время все определения денег стали столь расплывчаты и неубедительны. Сам же процесс оформления ума идеей так и называется: информирование, а оформляющая идея — это информация.

Таким образом, в «здешнем» мире и сейчас деньги — это информация. «Многоликость» денег и их определений связана именно с постепенностью «развертывания» идеи, проходящей при этом множество этапов акцентирования на том или ином своем вторичном аспекте, или функции, благодаря чему в разное время она в самом деле «совпадала» и могла играть роль символа, эталона и т. д. Сейчас идея находится на стадии кристаллизации, «очищения от материальности», и потому обретает свои истинные черты, становясь все более виртуальной и отвлеченной: от товара, труда, работника, его времени, общества и государства, — словом, от всего того, посредством чего ее традиционно переопределяли.

При этом идея денег попутно «обесценивает» и то, откуда она «уходит». Парадокс нашего времени: деньги, являясь идеей материальной ценностности как таковой, все более «отвлекаясь от материального», поднимают в умах собственную ценностность именно за счет обесценивания материального, т. е. идея начинает играть роль материи, лишая последнюю смысловой ценностности.

Деньги как управляющая информация

Но если деньги — информация, то информация о чем? Если о чем-то «другом», то она, как идея, должна «оформлять» это «другое» (деньги-товар), в противном случае (а именно в нашем) она информируют о «состоянии умов», а точнее — информируют о самой себе как форме состояния умов. Говоря более «современно», деньги являются управляющей информацией, попутно формирующей представление о центрах эмиссии как о центрах «силы и власти». А чем управляет управляющая информация? Всей остальной, т. е. управляемой, а та и другая вместе, по общепринятому определению, «управляет миром».

Таким образом, деньги опосредованно реализуют свою функцию «власти», но очень ошибается тот, кто ставит знак равенства между обладанием деньгами и обладанием властью. И не потому, что такой зависимости нет — она-то как раз есть, — а потому, что сама идея «обладания» правомочна по отношению к «деньгам-товару» (т. е. действенна во времена преобладания «товарного» аспекта денег). Однако просто «обладание» информацией не создает ценности: ценность возникает только при передаче-приеме, управляющая ценность — при передаче-приеме с целью управления. Если сегодня с целью управления происходит передача управляющей информации, то это и есть истинное «управление миром».

Очевидно, что такого рода функция принципиально отличается от функции «управления через обладание», следовательно, для ее правильной реализации требуются совсем другие «функционеры» — с ментальностью не «собственников», а «регуляторов», прежде всего «регуляторов информационных потоков». Именно поэтому в сегодня реально и эффективно управляют не собственники, а менеджеры.

Сегодня, но не у нас...

Кризис олигархии

То, что олигархия — это «плохо», знали еще древние. Так, Аристотель определял ее как «власть немногих ради блага этих немногих», т. е. как явление для общества вредное и бесперспективное (Аристотель, 1983).

Во все времена олигархия неизбежно приводила к общественным кризисам, в основе которых лежала нелегитимность олигархической власти, ибо среди элементов легитимности есть такой, как «правильность», т. е. «забота о благе большинства», и единственное, что может хоть на какое-то время «снять» эту проблему, есть «легитимность через богопомазанность», но какая «богопомазанность» у олигархов? (Не отсюда ли хорошо оплачиваемые попытки приписать деньгам функцию «божественной силы»?)

Сейчас же налицо еще и кризис управленческий, означающий, что уже не только сомнительны цели, но еще и управление осуществляется «неправильно», т. е. непрофессионально. Причем «неправильность» есть не следствие глупости, необразованности и т. п. — ни в коем случае! — а конфликта «психологии собственника» с «психологией менеджера», причем первая в человеке доминирует (homo sapiens, как ни крути, — существо материальное).

Многие наши собственники, которые недавно в большинстве случаев были именно менеджерами и на одном только этом основании полагают, что они менеджеры и сейчас, осуществляют функции менеджмента, психологически уже не являясь таковыми.

Вообще говоря, суть олигархии и заключается в том, что собственники выполняют несвойственные им функции менеджмента, превращая политику, бизнес и проч. в «сугубо личное дело». Однако в те времена, когда деньги «прикидывались» товаром, олигархические кризисы носили, как правило, локальный характер, т. е. либо преодолевались «своими» силами без принципиальных изменений форм регулирования, либо то же, но с изменениями.

Совсем другое дело, когда к понятию «денежные потоки» прибавилось понятие «мировые деньги». Можно сказать, что ранее «личный интерес», пренебрегающий объективными тенденциями, запруживал внутренние потоки — ручейки да речки, сейчас же это скорее напоминает возведение дамб на пути мирового потока.

И в том, и в другом случае «физически» процессы аналогичны: возникают всевозможные флуктуации, заторы и проч., растет давление на препятствие, и со временем оно рушится. Но вот масштабы и последствия ныне совсем другие, а главное — то, что могло продолжаться годами и часто «рассасывалось само собой», теперь происходит быстро и неотвратимо: финансовые кризисы, инфляция, дефолты и т. п. являются постоянными и неизбежными спутниками современной олигархии. Ведь, по своей сути, все это — просто «реакция» мощного потока на чахлую «запруду».

Кризис менеджеров

Итак, «запруды» — это следствие не каких-либо личностных качеств, а психологических установок, которые, в свою очередь, вытекают из отношений собственности (точнее, исторически обусловленных иллюзий, укорененных в самой человеческой природе). Вывести эти отношения «за скобки» можно путем передачи функций регулирования не-собственникам, т. е. менеджерам.

Понятно, что это не может быть окончательным решением проблемы хотя бы потому, что менеджеры «тоже люди», и потому им также хотелось бы иметь «свое», нежели управлять «чужим» (эта тенденция уже дает о себе знать там, где менеджмент из «прослойки» стал превращаться в «касту», потихоньку подминающую под себя собственность).

Однако конкретно у нас сейчас другая проблема: менеджеры «старой формации», прежде всего успешные, тем или иным образом стали собственниками, вследствие чего прослойка, с одной стороны, оскудела, с другой — «переродилась» в собственников, осуществляющих функции менеджмента и не желающих в этом смысле «делиться». Если к этому добавить «потерянное поколение» и неопытность, а к тому же и «психологическую вторичность» новой генерации (под менеджером-собственником или менеджером-иностранцем — то и другое представляется «вечным»), то картина вырисовывается унылая.

В связи с этим возникает потребность в опосредующем звене, которое компенсировало бы «собственнические» устремления высшего и «подавленность» вкупе с неопытностью среднего звеньев менеджмента. Причем такого опосредующего звена, которое не «раздражало» бы боссов своими претензиями на их роль, было бы очевидно удалено от собственности, достаточно независимо и при этом обладало большим практическим и теоретическим опытом. Такую специфическую роль сейчас может взять на себя (и уже берет) институт консалтинга.

Зигзаг консалтинга

Так вырисовывается новая и в то же время почти классическая триада — «хороший, плохой, злой».

«Злыми» можно считать консультантов, которые в силу описанной мотивации более других нацелены не столько на личностные по сути функции, сколько на безличные процессы, а значит, именно в наших условиях внешние агенты являются катализатором перемен. Будущий расклад просматривается достаточно ясно: «плохие» исправятся и станут доминантой. Но в настоящий момент они как раз и есть «слабое звено», и пока его недостатки не будут в полной мере компенсированы, стабилизация не наступит (стабилизация, а не стабильность, которую можно ожидать лишь в «том самом» будущем).

Роль консультанта-«компенсатора» по-своему уникальна: «полубосс» без права принятия решений, но с «полным букетом» личной ответственности (а как же — без хорошей репутации консультант в полном смысле «бизнес-труп»). Причем позиционирование абсолютно объективно, хотя и обусловлено именно вызванной «смешением в доме Облонских» необъективностью.

В общем, фактаж складывается прямо «по Гегелю» (спасибо, хоть не по Фрейду). Преодолеть весь этот комплекс противоречий и призван сегодняшний консалтинг, выступающий под лозунгом:

«Ничего личного — это просто бизнес».

работа в киеве, найти вакансии, поиск резюме